Где твое королевство?
Глава 12
Даня со всей дури бьет кулаком в стену – боль разливается по побелевшим костяшкам, отдается в запястье. И кажется, что керамический гномик, прячущийся в зарослях зелени, выпучивает глаза еще сильнее, дергает головой от негодования.
– Тупой старый мудак.
В тапочках-пушистиках. И с кузнецовским фарфором. Интеллигенция, блядь. Борода колышком и взгляд с прищуром. Владимир, мать его, Ильич. Даня трет пальцы, намеренно пихает плечом створку лифта – эпитетов хватает до первого этажа.
– Какая же су-у-ука, – уже выходя из подъезда. С его «завтраком по-семейному» и «домашними сырничками». Убить и покарать сырником в задницу.
«Мы считаем…». Мы, ага. Николай Второй. Царь.
Бепе пока нет, но он уже дал знать, что подъезжает. Даня сам отпустил его к матери. Доктор позвонил в семь утра, и Вальд вообще сначала хотел проигнорировать ор мобильника, звук которого специально выставил на полную громкость, понимая, что от вибрации точно не проснется. Через пару секунд воплей – нудных, на одной ноте – открыл глаз, приподнялся и попытался примериться, попадет ли сотовым в шкаф. В детстве получалось. Вместо этого – ответил. И на автомате, запинаясь о ступени, потащился в гостиную передавать Богдану слова врача: «Первые часы – самые важные, но в больнице сделали все правильно. Сейчас она уже у нас, после десяти можете приезжать».
А потом была почти идиллия воскресного семейного завтрака: ледяной, сводящий зубы гранатовый сок, кофе и свежие, пахнущие расплавленным сыром булочки. На оговорку «почти» старательно закрывали глаза, но сложно не заметить помятые, как задница слона, рожи. И Даня не питал никаких иллюзий – у всех троих.
Оживились, собирая для Богдана передачу в больницу: ноутбук, телефон, еще кучу чего-то, завернутого в бумажные пакетики от Вики – и все стало совсем хорошо, когда Ремизов тепло и по-отечески пригласил Даню к себе «позавтракать» и обсудить дела в домашней обстановке. А вот теперь…
– Это какая же пидорасина… Сука подлая.
Пробегающая мимо ссыкушка лет двенадцати, испуганно покосившись на Даню, плотнее запахивает алую болоньевую курточку и припускает на тонких, готовых подломиться шпильках быстрее – до подъезда.
А Лексус все не появляется в оживающем, залитом солнцем дворе. И ведь на Бепе не наедешь – у человека трагедия. У Дани не остается других вариантов – он достает телефон.
Только откинув крышку и глянув на экран, Вальд понимает, что наступил октябрь. Это странная осень – переменчивая, капризная маленькая девочка, как Анель: то ей хочется лета и солнце палит на полную, то мордочка куксится и льют дожди. И настроения ее с Даниными ну никак не совпадают.
– Славик, ты занят?
Видимо, да. Судя по тому, что фоном заливается Миша и гремит посуда.
– Мы обедаем. Что-то случилось?
Опять несовпадения: у кого-то обед, а кто-то только что впихнул в себя три кислых, расползающихся на тарелке сырника.
– Фэйл.
– Что?
– Я разговаривал насчет покупки доли с этим стариком… Ремизовым.
– Да, я понял. И?
Почему именно Славе? Потому что больше некому. И при всей неоднозначности их отношений сейчас это было таким логичным и правильным – набрать ему. Как прежде.
Бепе паркует машину возле подъезда, смотрит через стекло – виновато и счастливо. Даня только качает головой и забирается в салон: «Домой».
Хороший повод прекратить начатый разговор. Все, что было сказано до сего момента Даней, тут же использовалось Славой против него самого. А история с Ремизовым вышла… тупой до безобразия. Чем не повод поддеть?
– И? Дань, он отказал?
Но… почему бы и не попытаться? Уютно – устроившись в кресле, глядеть на узкие темные переулки вокруг Садовой, вылизанные до блеска солнцем, высвечивающим ажурную вязь трещин на серых стенах домов. Как на старинном фарфоре, вот том, кузнецовском, в большой, но холодной – сиротской, что ли? – кухне Ремизова.
– Он спросил таким мягким вкрадчивым голосом: «А что Вы хотите купить, Даниэль?». А я ответил: «Долю в «Сэара». И вот тут-то и пряталась мина.
– В смысле?
– Он спросил «А что такое «Сэара?», бля. Без «бля» спросил.
Даня делает паузу, дожидаясь реакции Славика. Тот коротко хмыкает и сразу же предлагает:
– Компания, да?
– Я так и сказал, но… Ответ был неверным.
– Что значит неверным? У меня все документы и… – Славик ойкает, потом слышится звук шлепка. Даня успевает подумать, какие крутые меры воспитания в семье Славы, как снова раздается его голос: – Миша, не надо папу бить. Папа может и ответить…
– Славик… ты…
– Подожди. Я уже ото всех спрятался.
Теплая, уютная тишина. Даня смеется, представляя забаррикадировавшегося в кабинете Славу:
– Я думал, ты сторонник Жукова.
Старый спор, школьный – про целесообразность отступления и сдачи позиций.
– Жена и ребенок заставляют круто пересмотреть взгляды. Так что дальше?
– Помнишь приебнутую Варвару Николаевну?
– Историчку?
– Угу. Я будто на экзамене у нее побывал. Оказывается, «Сэара» – это не компания. Внимание! Это история трех людей, часть их жизни и часть жизни страны. От меня требовалось пересказать все от замысла отца, Ремизова и Вероники и до… – Даня шипит, вспоминая, – речи господина Вальда, произнесенной в день заключения первого контракта.
Слава ржет. Наверняка забрался в кресло с ногами, механически перелистывает страницы какой-нибудь книги, прижимает телефон к плечу, а глаза блестят…
Даня скучал. Именно это ощущения покоя и правильности он и искал, приглашая Славика в «команду». Ни игр, ни драк не хотелось – этого. Возможности быть заодно.
– А ты?
– А я провалился, естественно. Какая мне разница?
«Сэара» – Данина. Что еще нужно знать? Факт, который определило рождение. Факт, на который отец ссылался постоянно. Краеугольный камень всего, что… Просто – всего.
Поэтому Даня сидел в углу старчески неухоженной кухни, недовольно отмахивался от лезущей в лицо упругой змейки плюща, пил горький, крепко заваренный чай и не понимал, чего от него хотят. А Ремизов все сыпал и сыпал вопросами, какими-то левыми, ненужными данными о трудных перестроечных годах, своем детстве и сделках двадцатилетней давности.
– И он сказал «нет»?
– «Нет» он не сказал. Как все возомнившие о себе мудаки, он дал мне второй шанс.
Даня устал, пожалуй, даже больше, чем накануне в больнице. Потому что вчера был какой-то результат, а это утро – время, потерянное впустую. Бесполезное, выброшенное на ветер время.
– Условия таковы: если я докажу, что достоин, если я смогу убедить хотя бы одного из оставшихся владельцев «Сэара» продать мне долю, он свою передаст тут же, да еще и по цене существенно ниже той, что я предлагал.
Слава молчит, размышляя – шумно дует в трубку и, наконец, резюмирует:
– Это не так плохо. Хочешь приехать к нам?
– Нет, Славик. Много дел.
– Понятно. Тогда до… встречи?
– Да.
Бепе тараторит всю дорогу. Даня слушает, потому что понимает: его не заткнуть. А еще – потому что радостный, захлебывающийся голос не мешает думать.
– У нее отдельная палата, меня провели туда, все показали: телевизор, телефон, кнопку экстренного вызова медсестры. Объяснили, просили не волноваться. Сказали, что покупать дополнительно ничего не нужно.
– Хорошо.
Отец никогда не был сентиментальным. Даня ни разу не наблюдал сцены вроде той, что устроил утром Ремизов: чай, дым сигарет и расползающееся под пальцами кружево воспоминаний двадцатилетней давности. Но было ли это доказательством того, что «Сэара» для него ничего не значит?
Каждый год, в декабре, на дне рождении компании, отец начинал свою речь с одних и тех же слов: «Мы были одними из первых…». И в его голосе звучало столько гордости, что каждый раз у Дани скреблось в горле. От зависти. И ревности. Что, если «Сэара» была любимым ребенком Вальда? И не она существовала для Дани, а Даня появился на свет, чтобы компания жила, была такой, какой создал ее отец?
– Но я не смогу заплатить за все это, Даниэль.
Бепе ловит взгляд Вальда в зеркале – просяще и испуганно.
– Я не выставлял тебе счет, правда?
– Но… Вам не за что мне помогать.
Даня знает это. А вот почему все-таки сделал то, что сделал, не знает. Теребит в пальцах все ту же обкусанную по краям зажигалку, пытаясь придумать подходящий ответ. Только лишь потому, что босс должен давать логичные объяснения своим поступкам.
– Посчитаем… Пусть наш фонд помощи сиротам Сербии спасет хоть кого-то.
– Но мама не из Сербии.
– Какая разница? Это только… слова, которыми можно играть по-разному.
Правда в том, что «Сэара» оказалась более благодарным ребенком. Значит, отец был прав, расставляя приоритеты.
– Я буду полезным, Даниэль.
– Конечно. Пообедаешь с нами?
– Хотел… вечером еще раз съездить к маме. На всякий случай.
– Съездишь, все успеешь.
Отца уже нет, он не увидит, кто из его детей окажется сильнее.
Если Ремизову нужны доказательства…
Даня достает из кармана записную книжку. Второй в списке – Боев. Его личное дело Вальд просматривал уже в полусне, поэтому и заметки на листе похожи на раскоряченных, заваливающихся инвалидов. Не страшно. Сегодня можно будет перечитать файл. Главное есть: «Боев Илья Владимирович, 27 лет. Университет управления. С родителями не общается, отец – главврач третьей городской больницы города Екатеринбурга, обвинялся во взяточничестве. Дело закрыто, обвинения полностью сняты. Мать – домохозяйка. В данный момент Илья Владимирович живет в Москве, один».
Как закрывают подобные дела, Даня знает. Какая разница – Москва или Екатеринбург? Поэтому строчку про обвинения Вальд подчеркнул двумя линиями, как и телефон.
– Но я Вам очень благодарен, Дани…
Даня делает знак заткнуться. Боев отвечает после второго гудка.
– Добрый день. Это Даниэль Вальд.
Короткая пауза, и насмешливое, четкое, как будто парень только что прошел курс у логопеда:
– А… партнер…
– Чувствую, как Вы меня ждали.
– Скорее, наслышаны, что Вы вернулись. Теперь все будет по-другому?
Не агрессия – совсем нет, скорее дружелюбная и в то же время настороженная подъебка. Будто животные ходят кругами, не приближаясь, но присматриваясь друг к другу.
– Возможно. Для начала хотелось бы встретиться.
– Кто Вам мешает приехать в Ваш офис? Я там бываю в будние дни с десяти до четырех. Ну, ладно, с одиннадцати.
– Или с двенадцати?
– Бывает.
Откровенно. И беспечно – заигрывая, что ли. «Это мое право, оно ничуть не меньше, чем твое право, так что принимай и молчи».
– Но мне не хотелось бы пока появляться в офисе.
– Понимаю. Одно дело большой, светлый кабинет Вашего отца, который сейчас, кстати, уже смотрится не так убойно… И другое – Ваш нынешний, что дальше по коридору…
– Именно.
– Что ж, тогда во время ланча в кофейне?
– Подходит. И…
– Что?
– Во сколько у Вас ланч?
– А… пусть будет в два.
Соседка подозрительно – сразу – интересуется:
– Даниэль Вальд?
И после кивка вкладывает в ладонь Дани ключи с ярким брелоком «Hard Rock Сafe».
– Отдадите мне или Ване. Это запасные, у него есть свой комплект.
Даня просовывает палец в металлическое кольцо, вертит связку.
– И часто он… оставляет ключи у Вас?
– Один раз было. Тогда приезжала женщина, она назвалась его матерью.
– Ваня с ней не встречался?
– Нет. Утром она уехала, не дождавшись его.
– Спасибо. Я еще зайду.
– Хотелось бы, чтобы не поздно.
Можно и ответить, но дверь уже закрывается. И Даня остается один в подъезде перед дверью Ваниной квартиры.
Он здесь, потому что пообещал отпустить Бепе к матери и пообещал Ване вернуть вещи. Стечение обстоятельств. Недосмотр, помноженный на гнетущее нежелание торчать дома.
В квартире пусто и холодно. Пахнет шоколадом и осенью – окна распахнуты настежь, а открытая коробка валяется на смятой незастеленной постели. В ней еще остались две или три конфеты.
Даня зябко поводит плечами, кидает пакет с одеждой на пианино. Все?
Носок к пятке – до подоконника, медленно, считая шаги, потом обратно до матраса. И снова к окну – две минуты, не больше. Время – странная штука, его никогда не бывает достаточно: то слишком мало, то напротив, много. Несовпадения. Дома, в кабинете, остался включенным ноутбук с открытыми файлами и чашка кофе. Здесь – сигареты и пустота, которая, как и Ваня, заполняет все пространство, не спрашивая, а можно ли. Заполняет и будто иглой под кожу – инъекцией – впрыскивает покой. Даня закрывает окно, механически ровняет на подоконнике стопку листов, выдранных из тетради, стягивает пальто. От одежды в пакете уже совсем не пахнет – чужим. Но это для Дани. Нужно было, конечно, отдать шмотки Вике в стирку, только вылетело из головы.
Даня запихивает джинсы и рубашку в стиралку. В шкафчиках под раковиной – джентльменский набор: гармошка презервативов, пластиковые бутылочки с зазывными названиями на нежно-пастельных этикетках: «Ночь любви» и «Страсть нон-стоп», антисептик, анальгин и…
– Ну, блядь же…
… фаллоимитатор. Порошка нет.
– У Вас есть стиральный порошок?
Соседка убирает выставленную вперед руку со сложенными лодочкой пальцами, удивленно отступает вглубь коридора:
– Вы… Ванин домработник?
Даня, склонив голову к плечу, перебирает варианты ответов. Лучшим оказывается тот, который не предполагает дальнейших расспросов.
– Я… Вообще – специалист широкого профиля.
– Из какой фирмы?
Удачный момент для маленькой пиар-акции папиной корпорации. Учитывая плачевное состояние «Сэара», может и такая пойти на пользу. Даня, усмехнувшись, неопределенно машет рукой:
– Действую в частном порядке.
– Не думали приходить со своим оборудованием?
– Оборудование при мне – порошка нет.
Даня кусает губы, чтобы не рассмеяться, ковыряет отставший кусок краски на стене, но тут же воровато отдергивает руку, когда соседка снова появляется в коридоре с коробочкой «Тайда» и бутылкой кондиционера.
– Спасибо. Верну вместе с ключами.
Стиральная машинка мерно гудит, а Даня входит в роль: накрывает коробку конфет крышкой, убирает на пианино, прихватив двумя пальцами покрывало, тянет его на постель.
Есть минут сорок. Окончания стирки можно и не ждать, конечно. Так же как – можно было – не приезжать вовсе. Но Даня слишком устал, чтобы заниматься рефлексией. Поправляет угол подушки, наткнувшись пальцами на острый угол, вытягивает книгу в мягкой, замятой на углах обложке. «Прощай, оружие». Забавный выбор чтива перед сном. Вальд не осилил ничего из Хемингуэя до конца: слишком много соплей. Книга заложена где-то посередине карточкой медицинской страховки. Действующей.
– Идиот.
Даня подпихивает подушку себе под лопатки, придерживает страницу двумя пальцами. Перед глазами влажная, липкая пленка – и сколько ни три ладонями веки, она никуда не девается.
«– Что с тобой, дорогая?
– Я никогда еще не чувствовала себя девкой, – сказала она. Я подошел к окну и раздвинул портьеры и посмотрел на улицу. Я не думал, что так будет.
– Ты не девка.
– Я знаю, милый».
– Пф-ф-ф…
Стиралка шуршит в такт растянутым певучим фразам. Они цепляются друг за друга, растекаясь разноцветными акварельными лужицами. Как будто дождь пошел – капля за каплей на желтоватые страницы дешевой бумаги, и черные буквы, исчезая, вдруг проявляются нежными летучими картинками, дрожащими в воздухе. Голограммы. Смотреть, но не касаться.
Даня просыпается от ничуть не удивленного, веселого:
– Ну, ёпт…
Идиотская ситуация. Но Дане лениво что-то объяснять, придумывать логичные оправдания – ему сонно, но холодно. И угол книги колет шею. Вслепую, на ощупь – по бедру, пока пальцы не натыкаются на сброшенное вчера пальто. А дальше можно просто натянуть его на плечи и поджать ноги. Так лучше.
– Очень мило…
Сквозь дрему – тихий, будто звук воды, шелест ткани и далекий мелодичный звон.
– Ты как к мамке под бок притащился, ребенок. Двигайся.
Ваня холодный. Насквозь пропитался запахом дыма и выстуженного осеннего рассвета. Даня морщит нос и утыкается лицом в подушку. Живот покрывается мурашками, когда ладонь ложится на бок, скользит под футболку – по голой коже, притягивая к себе.
– Если твой мобильник заорет в ближайшие пару часов, я тебя трахну.
– Вибратором из шкафчика, – Даня фыркает, не открывая глаз, двигается ближе.
– Сука ты, тебе сказку про Синюю бороду не читали?
– Не-а.
– Надеюсь, ты им не воспользовался?
– А что?
Шипит – по-змеиному мягко и издевательски:
– Он у меня, чтобы засоры прочищать.
Даня смеется, пытаясь подавить зевок. Но Ваня не унимается – трепло гадкое:
– И если ты будешь складывать на меня ноги…
– Заткнись уже.
Голая Ванина кожа теплеет, а Данина – покрывается пупырышками от прикосновений.
Как будто слепые, не глядя друг на друга, устраиваются, пихаясь. Поцелуй получается тоже – скорее и не поцелуем, а мягким влажным тычком – губами в губы. От такой неловкости только и можно – рассмеяться. Потому что оба знают – как надо, чтобы было хорошо, чтобы хотелось, чтобы смять, подчинить. А это…
Даня пропихивает колено между бедер Вани, стряхивает вцепившиеся в штанину пальцы, пытающиеся его остановить, и прижимается к шее. Щеку обжигает металл какой-то дурацкой Ваниной висючки, но и он постепенно согревается, перестает казаться чужеродным. Виском Даня чувствует ровный успокаивающий пульс.
Странная тяга. Двух векторов, которые никогда не будут направлены друг на друга. Это лишь… временная необходимость – неконтролируемый панический страх быть одному. Назавтра пройдет.
Даня со всей дури бьет кулаком в стену – боль разливается по побелевшим костяшкам, отдается в запястье. И кажется, что керамический гномик, прячущийся в зарослях зелени, выпучивает глаза еще сильнее, дергает головой от негодования.
– Тупой старый мудак.
В тапочках-пушистиках. И с кузнецовским фарфором. Интеллигенция, блядь. Борода колышком и взгляд с прищуром. Владимир, мать его, Ильич. Даня трет пальцы, намеренно пихает плечом створку лифта – эпитетов хватает до первого этажа.
– Какая же су-у-ука, – уже выходя из подъезда. С его «завтраком по-семейному» и «домашними сырничками». Убить и покарать сырником в задницу.
«Мы считаем…». Мы, ага. Николай Второй. Царь.
Бепе пока нет, но он уже дал знать, что подъезжает. Даня сам отпустил его к матери. Доктор позвонил в семь утра, и Вальд вообще сначала хотел проигнорировать ор мобильника, звук которого специально выставил на полную громкость, понимая, что от вибрации точно не проснется. Через пару секунд воплей – нудных, на одной ноте – открыл глаз, приподнялся и попытался примериться, попадет ли сотовым в шкаф. В детстве получалось. Вместо этого – ответил. И на автомате, запинаясь о ступени, потащился в гостиную передавать Богдану слова врача: «Первые часы – самые важные, но в больнице сделали все правильно. Сейчас она уже у нас, после десяти можете приезжать».
А потом была почти идиллия воскресного семейного завтрака: ледяной, сводящий зубы гранатовый сок, кофе и свежие, пахнущие расплавленным сыром булочки. На оговорку «почти» старательно закрывали глаза, но сложно не заметить помятые, как задница слона, рожи. И Даня не питал никаких иллюзий – у всех троих.
Оживились, собирая для Богдана передачу в больницу: ноутбук, телефон, еще кучу чего-то, завернутого в бумажные пакетики от Вики – и все стало совсем хорошо, когда Ремизов тепло и по-отечески пригласил Даню к себе «позавтракать» и обсудить дела в домашней обстановке. А вот теперь…
– Это какая же пидорасина… Сука подлая.
Пробегающая мимо ссыкушка лет двенадцати, испуганно покосившись на Даню, плотнее запахивает алую болоньевую курточку и припускает на тонких, готовых подломиться шпильках быстрее – до подъезда.
А Лексус все не появляется в оживающем, залитом солнцем дворе. И ведь на Бепе не наедешь – у человека трагедия. У Дани не остается других вариантов – он достает телефон.
Только откинув крышку и глянув на экран, Вальд понимает, что наступил октябрь. Это странная осень – переменчивая, капризная маленькая девочка, как Анель: то ей хочется лета и солнце палит на полную, то мордочка куксится и льют дожди. И настроения ее с Даниными ну никак не совпадают.
– Славик, ты занят?
Видимо, да. Судя по тому, что фоном заливается Миша и гремит посуда.
– Мы обедаем. Что-то случилось?
Опять несовпадения: у кого-то обед, а кто-то только что впихнул в себя три кислых, расползающихся на тарелке сырника.
– Фэйл.
– Что?
– Я разговаривал насчет покупки доли с этим стариком… Ремизовым.
– Да, я понял. И?
Почему именно Славе? Потому что больше некому. И при всей неоднозначности их отношений сейчас это было таким логичным и правильным – набрать ему. Как прежде.
Бепе паркует машину возле подъезда, смотрит через стекло – виновато и счастливо. Даня только качает головой и забирается в салон: «Домой».
Хороший повод прекратить начатый разговор. Все, что было сказано до сего момента Даней, тут же использовалось Славой против него самого. А история с Ремизовым вышла… тупой до безобразия. Чем не повод поддеть?
– И? Дань, он отказал?
Но… почему бы и не попытаться? Уютно – устроившись в кресле, глядеть на узкие темные переулки вокруг Садовой, вылизанные до блеска солнцем, высвечивающим ажурную вязь трещин на серых стенах домов. Как на старинном фарфоре, вот том, кузнецовском, в большой, но холодной – сиротской, что ли? – кухне Ремизова.
– Он спросил таким мягким вкрадчивым голосом: «А что Вы хотите купить, Даниэль?». А я ответил: «Долю в «Сэара». И вот тут-то и пряталась мина.
– В смысле?
– Он спросил «А что такое «Сэара?», бля. Без «бля» спросил.
Даня делает паузу, дожидаясь реакции Славика. Тот коротко хмыкает и сразу же предлагает:
– Компания, да?
– Я так и сказал, но… Ответ был неверным.
– Что значит неверным? У меня все документы и… – Славик ойкает, потом слышится звук шлепка. Даня успевает подумать, какие крутые меры воспитания в семье Славы, как снова раздается его голос: – Миша, не надо папу бить. Папа может и ответить…
– Славик… ты…
– Подожди. Я уже ото всех спрятался.
Теплая, уютная тишина. Даня смеется, представляя забаррикадировавшегося в кабинете Славу:
– Я думал, ты сторонник Жукова.
Старый спор, школьный – про целесообразность отступления и сдачи позиций.
– Жена и ребенок заставляют круто пересмотреть взгляды. Так что дальше?
– Помнишь приебнутую Варвару Николаевну?
– Историчку?
– Угу. Я будто на экзамене у нее побывал. Оказывается, «Сэара» – это не компания. Внимание! Это история трех людей, часть их жизни и часть жизни страны. От меня требовалось пересказать все от замысла отца, Ремизова и Вероники и до… – Даня шипит, вспоминая, – речи господина Вальда, произнесенной в день заключения первого контракта.
Слава ржет. Наверняка забрался в кресло с ногами, механически перелистывает страницы какой-нибудь книги, прижимает телефон к плечу, а глаза блестят…
Даня скучал. Именно это ощущения покоя и правильности он и искал, приглашая Славика в «команду». Ни игр, ни драк не хотелось – этого. Возможности быть заодно.
– А ты?
– А я провалился, естественно. Какая мне разница?
«Сэара» – Данина. Что еще нужно знать? Факт, который определило рождение. Факт, на который отец ссылался постоянно. Краеугольный камень всего, что… Просто – всего.
Поэтому Даня сидел в углу старчески неухоженной кухни, недовольно отмахивался от лезущей в лицо упругой змейки плюща, пил горький, крепко заваренный чай и не понимал, чего от него хотят. А Ремизов все сыпал и сыпал вопросами, какими-то левыми, ненужными данными о трудных перестроечных годах, своем детстве и сделках двадцатилетней давности.
– И он сказал «нет»?
– «Нет» он не сказал. Как все возомнившие о себе мудаки, он дал мне второй шанс.
Даня устал, пожалуй, даже больше, чем накануне в больнице. Потому что вчера был какой-то результат, а это утро – время, потерянное впустую. Бесполезное, выброшенное на ветер время.
– Условия таковы: если я докажу, что достоин, если я смогу убедить хотя бы одного из оставшихся владельцев «Сэара» продать мне долю, он свою передаст тут же, да еще и по цене существенно ниже той, что я предлагал.
Слава молчит, размышляя – шумно дует в трубку и, наконец, резюмирует:
– Это не так плохо. Хочешь приехать к нам?
– Нет, Славик. Много дел.
– Понятно. Тогда до… встречи?
– Да.
Бепе тараторит всю дорогу. Даня слушает, потому что понимает: его не заткнуть. А еще – потому что радостный, захлебывающийся голос не мешает думать.
– У нее отдельная палата, меня провели туда, все показали: телевизор, телефон, кнопку экстренного вызова медсестры. Объяснили, просили не волноваться. Сказали, что покупать дополнительно ничего не нужно.
– Хорошо.
Отец никогда не был сентиментальным. Даня ни разу не наблюдал сцены вроде той, что устроил утром Ремизов: чай, дым сигарет и расползающееся под пальцами кружево воспоминаний двадцатилетней давности. Но было ли это доказательством того, что «Сэара» для него ничего не значит?
Каждый год, в декабре, на дне рождении компании, отец начинал свою речь с одних и тех же слов: «Мы были одними из первых…». И в его голосе звучало столько гордости, что каждый раз у Дани скреблось в горле. От зависти. И ревности. Что, если «Сэара» была любимым ребенком Вальда? И не она существовала для Дани, а Даня появился на свет, чтобы компания жила, была такой, какой создал ее отец?
– Но я не смогу заплатить за все это, Даниэль.
Бепе ловит взгляд Вальда в зеркале – просяще и испуганно.
– Я не выставлял тебе счет, правда?
– Но… Вам не за что мне помогать.
Даня знает это. А вот почему все-таки сделал то, что сделал, не знает. Теребит в пальцах все ту же обкусанную по краям зажигалку, пытаясь придумать подходящий ответ. Только лишь потому, что босс должен давать логичные объяснения своим поступкам.
– Посчитаем… Пусть наш фонд помощи сиротам Сербии спасет хоть кого-то.
– Но мама не из Сербии.
– Какая разница? Это только… слова, которыми можно играть по-разному.
Правда в том, что «Сэара» оказалась более благодарным ребенком. Значит, отец был прав, расставляя приоритеты.
– Я буду полезным, Даниэль.
– Конечно. Пообедаешь с нами?
– Хотел… вечером еще раз съездить к маме. На всякий случай.
– Съездишь, все успеешь.
Отца уже нет, он не увидит, кто из его детей окажется сильнее.
Если Ремизову нужны доказательства…
Даня достает из кармана записную книжку. Второй в списке – Боев. Его личное дело Вальд просматривал уже в полусне, поэтому и заметки на листе похожи на раскоряченных, заваливающихся инвалидов. Не страшно. Сегодня можно будет перечитать файл. Главное есть: «Боев Илья Владимирович, 27 лет. Университет управления. С родителями не общается, отец – главврач третьей городской больницы города Екатеринбурга, обвинялся во взяточничестве. Дело закрыто, обвинения полностью сняты. Мать – домохозяйка. В данный момент Илья Владимирович живет в Москве, один».
Как закрывают подобные дела, Даня знает. Какая разница – Москва или Екатеринбург? Поэтому строчку про обвинения Вальд подчеркнул двумя линиями, как и телефон.
– Но я Вам очень благодарен, Дани…
Даня делает знак заткнуться. Боев отвечает после второго гудка.
– Добрый день. Это Даниэль Вальд.
Короткая пауза, и насмешливое, четкое, как будто парень только что прошел курс у логопеда:
– А… партнер…
– Чувствую, как Вы меня ждали.
– Скорее, наслышаны, что Вы вернулись. Теперь все будет по-другому?
Не агрессия – совсем нет, скорее дружелюбная и в то же время настороженная подъебка. Будто животные ходят кругами, не приближаясь, но присматриваясь друг к другу.
– Возможно. Для начала хотелось бы встретиться.
– Кто Вам мешает приехать в Ваш офис? Я там бываю в будние дни с десяти до четырех. Ну, ладно, с одиннадцати.
– Или с двенадцати?
– Бывает.
Откровенно. И беспечно – заигрывая, что ли. «Это мое право, оно ничуть не меньше, чем твое право, так что принимай и молчи».
– Но мне не хотелось бы пока появляться в офисе.
– Понимаю. Одно дело большой, светлый кабинет Вашего отца, который сейчас, кстати, уже смотрится не так убойно… И другое – Ваш нынешний, что дальше по коридору…
– Именно.
– Что ж, тогда во время ланча в кофейне?
– Подходит. И…
– Что?
– Во сколько у Вас ланч?
– А… пусть будет в два.
Соседка подозрительно – сразу – интересуется:
– Даниэль Вальд?
И после кивка вкладывает в ладонь Дани ключи с ярким брелоком «Hard Rock Сafe».
– Отдадите мне или Ване. Это запасные, у него есть свой комплект.
Даня просовывает палец в металлическое кольцо, вертит связку.
– И часто он… оставляет ключи у Вас?
– Один раз было. Тогда приезжала женщина, она назвалась его матерью.
– Ваня с ней не встречался?
– Нет. Утром она уехала, не дождавшись его.
– Спасибо. Я еще зайду.
– Хотелось бы, чтобы не поздно.
Можно и ответить, но дверь уже закрывается. И Даня остается один в подъезде перед дверью Ваниной квартиры.
Он здесь, потому что пообещал отпустить Бепе к матери и пообещал Ване вернуть вещи. Стечение обстоятельств. Недосмотр, помноженный на гнетущее нежелание торчать дома.
В квартире пусто и холодно. Пахнет шоколадом и осенью – окна распахнуты настежь, а открытая коробка валяется на смятой незастеленной постели. В ней еще остались две или три конфеты.
Даня зябко поводит плечами, кидает пакет с одеждой на пианино. Все?
Носок к пятке – до подоконника, медленно, считая шаги, потом обратно до матраса. И снова к окну – две минуты, не больше. Время – странная штука, его никогда не бывает достаточно: то слишком мало, то напротив, много. Несовпадения. Дома, в кабинете, остался включенным ноутбук с открытыми файлами и чашка кофе. Здесь – сигареты и пустота, которая, как и Ваня, заполняет все пространство, не спрашивая, а можно ли. Заполняет и будто иглой под кожу – инъекцией – впрыскивает покой. Даня закрывает окно, механически ровняет на подоконнике стопку листов, выдранных из тетради, стягивает пальто. От одежды в пакете уже совсем не пахнет – чужим. Но это для Дани. Нужно было, конечно, отдать шмотки Вике в стирку, только вылетело из головы.
Даня запихивает джинсы и рубашку в стиралку. В шкафчиках под раковиной – джентльменский набор: гармошка презервативов, пластиковые бутылочки с зазывными названиями на нежно-пастельных этикетках: «Ночь любви» и «Страсть нон-стоп», антисептик, анальгин и…
– Ну, блядь же…
… фаллоимитатор. Порошка нет.
– У Вас есть стиральный порошок?
Соседка убирает выставленную вперед руку со сложенными лодочкой пальцами, удивленно отступает вглубь коридора:
– Вы… Ванин домработник?
Даня, склонив голову к плечу, перебирает варианты ответов. Лучшим оказывается тот, который не предполагает дальнейших расспросов.
– Я… Вообще – специалист широкого профиля.
– Из какой фирмы?
Удачный момент для маленькой пиар-акции папиной корпорации. Учитывая плачевное состояние «Сэара», может и такая пойти на пользу. Даня, усмехнувшись, неопределенно машет рукой:
– Действую в частном порядке.
– Не думали приходить со своим оборудованием?
– Оборудование при мне – порошка нет.
Даня кусает губы, чтобы не рассмеяться, ковыряет отставший кусок краски на стене, но тут же воровато отдергивает руку, когда соседка снова появляется в коридоре с коробочкой «Тайда» и бутылкой кондиционера.
– Спасибо. Верну вместе с ключами.
Стиральная машинка мерно гудит, а Даня входит в роль: накрывает коробку конфет крышкой, убирает на пианино, прихватив двумя пальцами покрывало, тянет его на постель.
Есть минут сорок. Окончания стирки можно и не ждать, конечно. Так же как – можно было – не приезжать вовсе. Но Даня слишком устал, чтобы заниматься рефлексией. Поправляет угол подушки, наткнувшись пальцами на острый угол, вытягивает книгу в мягкой, замятой на углах обложке. «Прощай, оружие». Забавный выбор чтива перед сном. Вальд не осилил ничего из Хемингуэя до конца: слишком много соплей. Книга заложена где-то посередине карточкой медицинской страховки. Действующей.
– Идиот.
Даня подпихивает подушку себе под лопатки, придерживает страницу двумя пальцами. Перед глазами влажная, липкая пленка – и сколько ни три ладонями веки, она никуда не девается.
«– Что с тобой, дорогая?
– Я никогда еще не чувствовала себя девкой, – сказала она. Я подошел к окну и раздвинул портьеры и посмотрел на улицу. Я не думал, что так будет.
– Ты не девка.
– Я знаю, милый».
– Пф-ф-ф…
Стиралка шуршит в такт растянутым певучим фразам. Они цепляются друг за друга, растекаясь разноцветными акварельными лужицами. Как будто дождь пошел – капля за каплей на желтоватые страницы дешевой бумаги, и черные буквы, исчезая, вдруг проявляются нежными летучими картинками, дрожащими в воздухе. Голограммы. Смотреть, но не касаться.
Даня просыпается от ничуть не удивленного, веселого:
– Ну, ёпт…
Идиотская ситуация. Но Дане лениво что-то объяснять, придумывать логичные оправдания – ему сонно, но холодно. И угол книги колет шею. Вслепую, на ощупь – по бедру, пока пальцы не натыкаются на сброшенное вчера пальто. А дальше можно просто натянуть его на плечи и поджать ноги. Так лучше.
– Очень мило…
Сквозь дрему – тихий, будто звук воды, шелест ткани и далекий мелодичный звон.
– Ты как к мамке под бок притащился, ребенок. Двигайся.
Ваня холодный. Насквозь пропитался запахом дыма и выстуженного осеннего рассвета. Даня морщит нос и утыкается лицом в подушку. Живот покрывается мурашками, когда ладонь ложится на бок, скользит под футболку – по голой коже, притягивая к себе.
– Если твой мобильник заорет в ближайшие пару часов, я тебя трахну.
– Вибратором из шкафчика, – Даня фыркает, не открывая глаз, двигается ближе.
– Сука ты, тебе сказку про Синюю бороду не читали?
– Не-а.
– Надеюсь, ты им не воспользовался?
– А что?
Шипит – по-змеиному мягко и издевательски:
– Он у меня, чтобы засоры прочищать.
Даня смеется, пытаясь подавить зевок. Но Ваня не унимается – трепло гадкое:
– И если ты будешь складывать на меня ноги…
– Заткнись уже.
Голая Ванина кожа теплеет, а Данина – покрывается пупырышками от прикосновений.
Как будто слепые, не глядя друг на друга, устраиваются, пихаясь. Поцелуй получается тоже – скорее и не поцелуем, а мягким влажным тычком – губами в губы. От такой неловкости только и можно – рассмеяться. Потому что оба знают – как надо, чтобы было хорошо, чтобы хотелось, чтобы смять, подчинить. А это…
Даня пропихивает колено между бедер Вани, стряхивает вцепившиеся в штанину пальцы, пытающиеся его остановить, и прижимается к шее. Щеку обжигает металл какой-то дурацкой Ваниной висючки, но и он постепенно согревается, перестает казаться чужеродным. Виском Даня чувствует ровный успокаивающий пульс.
Странная тяга. Двух векторов, которые никогда не будут направлены друг на друга. Это лишь… временная необходимость – неконтролируемый панический страх быть одному. Назавтра пройдет.
